Чем больше она билась за очевиднейшее свое право, тем резче приходили ответы:"Вам неоднократно сообщалось…" "Нельзя. Не положено. Закрытый гарнизон. И точка.

- Но я же жила в этом закрытом гарнизоне, когда был жив муж! Почему же нельзя приехать туда после его гибели?

Объяснялось все просто. Ведомство не хотело портить свой парадный мундир черными крестами катастроф. Ведомство хотело красиво рапортовать, а «факты гибели» портили реноме. «Факты гибели» надо было побыстрее схоронить в секретных архивах. А эта неуемная Журавина звонила во все колокола и писала во все инстанции. «Склочница! Ставит свои интересы выше государственных! - гневались политработники в адмиральских погонах. - Подрывает моральное состояние личного состава Военно-морских сил».

И нашли "соломоново" решение: доску со списком членов экипажа К-129 с памятника снять! Чтоб не давать повода всяким там Журавиным рваться в закрытый гарнизон и смущать душевный покой военных моряков, всегда готовых выполнить любой приказ партии и правительства!

Доску сняли.

«Железная леди» все равно приехала. Прилетела за свой счет. Прорвалась! И сына Мишу с собой взяла. Приняли их моряки в Рыбачьем радушно, без оглядки на политотдел. Жили в семье офицера Алексина, служившего некогда штурманом на К-129. Впоследствии, став главным штурманом ВМФ, контр-адмирал Валерий Иванович Алексин сделает много для увековечения памяти о К-129. Но все это уже будет в «эпоху гласности». А тогда он рисковал карьерой, принимая возмутительницу адмиральского спокойствия. Шел 1977 год…

Памятник Журавиной понравился - нестандартный, с душой сделан: бетонная морская волна разбивается об обелиск, как о ствол перископа. На гребне - голова моряка в бескозырке. И хотя местные политработники уверяли ее, что это собирательный образ, что это памятник всем морякам, не вернувшимся домой, она-то знала, к о м у этот памятник. Камчатская флотилия собирала деньги на монумент экипажу К-129. А сооружали его военные строители, студенты из Пскова и Новгорода. Он и сейчас стоит, этот скорбный монумент. И доску с именами вернули.

В 1974 году Ирина Георгиевна работала на таможне в Шереметьево. Однажды, листая изъятый у пассажира американский журнал, наткнулась на заметку про "свою "

лодку. Потом сотрудники принесли запрещенный "Лайф", а там тоже знакомый до острой боли номер - К-129. И еще журнал, и еще…

Весь мир облетела сенсация: американское судно-платформа "Челенджер Гломэр" подняло с глубины 5000 метров затонувшую советскую подлодку. При подъеме корпус субмарины, пролежавшей на грунте шесть лет, переломился, и в гидравлических клешнях-захватах осталась только носовая часть корабля - два отсека, из которых потом, на Гаваях извлекли шесть замечательно сохранившихся тел.

Эта новость резанула по затянувшейся было душевной ране. Ирина Георгиевна написала прошение своему начальству и в КГБ о разрешении делать ксероксы с заметок и статей о К-129 в иностранных журналах. Ей разрешили. Так она узнала то, чего не знал никто из соотечественников: советские власти отказались принять от американской стороны тела погибших подводников, заявив, что «у нас все подводные лодки находятся на своих базах». А эта с красными звездами на крышках торпедных аппаратов, с красными звездочками на пилотках мертвецов, вроде как неопознанный гидросферный объект. Мало ли что можно поднять со дна Великого океана?!

Для Журавиной это был еще один удар. Она ведь успела поверить, что среди этих поднятых шести - Саша. Репортеры писали об офицере и пяти матросах… Всех их снова предали океану в стальном контейнере, накрыв его советским Военно-Морским Флагом и исполнив перед погребением гимны США и СССР. Девятнадцать лет спустя она увидит эту печальную церемонию своими глазами: шеф ЦРУ передаст президенту России кассету с видеозаписью. И она, и мы все услышим с телеэкрана слова пастора, с трудом выговаривавшего русские слова.

Теперь она хлопотала только об одном - разрешить родственникам погибших побывать в точке гибели К-129.

- Зачем? - недоумевали чиновники.

- Венки на воду опустить. Слезу обронить над океанской могилой.

Дорогое удовольствие, смекали начальнички, а в слух говорили:

- Уймитесь, Ирина Георгиевна! Туда две недели ходу. Это ж не круиз по Средиземному морю. Пока дойдете, океан всю душу из вас вынет.

- Пусть вынет. Дойду!

Тогда в ход шли другие аргументы вплоть до туманных обещаний насчет оказии попутных плавсредств. Но никакие плавсредства в точку "К" не спешили.

Шли годы. Ирина Георгиевна, объединившись с сыном погибшего инженера-механика К-129 Игорем Ореховым, упрямо напоминала о своей просьбе, о своем долге, о своем праве. Менялись главкомы, менялись генсеки. Неизменной осталась лишь резолюция на всех ее слезных мольбах - «Это невозможно».

А тут новый удар, да такой, что и мужику со стальными нервами не устоять: умер сын Миша, нахватавшись радиоактивных доз в курчатовс-ком институте, где работал после распределения. Все! Смирись и забудь про все… Не надо тебе рваться в океан, неуемная душа. Есть у тебя и в Москве черный камень, где можно поплакать. Отныне дорога тебе от порога только в церковь да на кладбище, где сквозь мраморную плиту проступают лица сына и мужа. Могила наполовину символическая. Но на ней два самых дорогих имени…

И все же ее святые слезы проточили даже чиновный камень. В прошлом году позвонили из Главного штаба ВМФ:

- Есть оказия, Ирина Георгиевна. Собирайтесь, если не передумали.

И она, в немалых уже годах, собралась на край света, в океанский поход, живо, как матрос-первогодок.

Отряд кораблей Тихоокеанского флота уходил на Гавайские острова по приглашению американской стороны на празднование 50-летия общей победы над фашизмом. Журавиной нашли местечко на танкере, сопровождавшем отряд как заправщик. Там в составе гражданской команды было несколько женщин. С ними она и делила тяготы нелегкого океанского плавания: чистила картошку, штопала, шила, помогала, чем могла, чтобы не быть просто пассажиркой. Вместе с ней шел и полуслепой - инвалид по зрению - сын лодочного инженера-механика Игорь Орехов.

Флагман отряда специально отклонился от генерального курса, чтобы пройти над точкой гибели К-129. Все было честь по чести: впервые за 27 лет здесь приспустили флаги, выстроились по большому сбору экипажи в белых форменках, опустили на штормовые волны венок с лентой.

Вцепившись в леера, чтобы удержаться в качку, стояла на свежем океанском ветру немолодая женщина. Никто не знал, что это она, ее сердце, ее верность заставила повернуть все эти мощные корабли-красавцы и лечь на курс, проложенный ее любовью.

Она пришла к нему. Их разделяли уже не тысячи верст, а всего лишь пять километров глубины… Что она ему шептала, о чем молилась в ту минуту, знают лишь Небо и Океан.

Она пришла к нему всем смертям назло, всем казенным отпискам вопреки. Пришла, и ее цветы проплыли над его кораблем-саркофагом. Она набрала в бутылочку воды из этой роковой, из этой проклятой точки. А потом схоронила эту воду в той сыновьей могиле на Пятницком кладбище.

Вот и вся история. И пусть кто-нибудь скажет, что в двадцатом веке не бывало такой любви, перед которой стихали океаны. Была. И есть.

«ХИРОСИМА» СЕВЕРНОГО ФЛОТА

И тогда отец погибшего главстаршины Васильева достал припасенный с войны «вальтер», купил билет до Мурманска и отправился казнить того, кто погубил его сына - командира атомного подводного ракетоносца К-19 капитана 2 ранга Кулибабу.

Командир спешил на корабль к отходу. Вьюжным ветром сдуло фуражку, унесло в волны. Он не стал возвращаться домой за шапкой, возвращаться - дурная примета. Но это не помогло. Из похода в Атлантику они привезли двадцать восемь трупов.

А может, все-таки помогло? Они вообще могли не вернуться. Все. Большинство, однако вернулось. Но какой ценой…